Тема сельского хозяйства, его роста и инвестиционной привлекательности (о последнем говорят, мягко скажем, ограниченные круги лиц) с легкой руки проповедников изоляционизма и апологетов продовольственной безопасности стала мейнстримом современной повестки. Уже, вроде как, даже неприлично сомневаться в достижениях в этой области и подвергать критической оценке её перспективы. В новостных лентах появляются отдельные сюжеты как о честных и трудолюбивых фермерах, болеющих за своё дело, так и о фриках, показанных для заполнения эфира хоть каким-то контентом. Всё это отдельные проявления одного интересного и, одновременно, парадоксального явления, которое можно условно назвать «догнать и перегнать в области сельского хозяйства».

Не так давно мне довелось ознакомиться с одним очень любопытным научным релизом. Речь идет об исследовании, проведённом в 2019 г. Тимом Бентоном и Робом Бейли (University of Leeds, UK), в котором они затрагивают тему производительности в сельском хозяйстве как уникального стратегического парадокса (Benton TG, Bailey R (2019). The paradox of productivity: agricultural productivity promotes food system inefficiency. Global Sustainability 2).

В своей работе учёные поднимают вопрос о том, что рост производительности в этой отрасли в областях массовых культур, которые изначально решали и продолжают решать проблему голода (как, например, картофель, наряду с несколькими другими культурами спасшими Европу от голода во времена своего появления), а не гастрономического разнообразия, имеет свои последствия.

Немного предистории. В эпоху после 2 Мировой войны всеобщее обоснование для роста сельского хозяйства и торговли звучало так: «…рост производительности сельского хозяйства плюс либерализация торговли снизит цены на продукты питания, увеличит их выбор и доступность для миллионов людей». Эта парадигма прекрасно ложилась на доктрину глобальной продовольственной безопасности. К чему это привело? Уже с 1960-х годов производительность и глобальный объём сельского хозяйства значительно вырос. В «десятых годах» второго тысячелетия, когда население выросло на 142% (2016 г. к 1961 г.) средняя урожайность зерновых увеличилась на 193%, а общее производство калорий на 217%. Учитывая, что площадь пахотных земель в Мире выросла всего на 10%, масштабы эффективности не могут не поразить. Апофеозом стало заявление Всемирного банка о том, что индекс цен на продовольствие опустился до 37%. Ему вторило Министерство сельского хозяйства США, заявляя, что благодаря пятидесятилетнему росту производительности в сельском хозяйстве и росту доступности продуктов повысилась эффективность системы питания в целом.

Непрерывно растущему несколько десятилетий сельскому хозяйству оказывали весомую поддержку целые группы отраслей: от химической и машиностроения до микроэлектроники и биоинженерии. На рост производства продуктов питания работали политики, лоббисты, учёные, фермеры и простые служащие логистических компаний.

Казалось бы: вот оно, благо. Но рост сельхозпроизводительности и доступности продуктов привел к интенсификации потребления, расширению рациона (спасибо маркетологам) и изменениям в пищевых привычках потребителей. Доля еды, генерирующей отходы резко возросла, а новые пищевые привычки стали катализатором новых проблем.

Главными из них учёные – авторы исследования называют резко возросшую нагрузку на глобальную систему здравоохранения и ускорение темпов деградации окружающей среды.  Первое – это пандемия ожирения из-за роста доступности и «ассортимента» получаемых калорий и её производные в виде диабета, сердечно – сосудистых заболеваний (Wagner, & Brath, 2012) и даже слабоумия (Hugenschmidt, 2016) а так же их социальных последствий. Второе – это как прямые негативные последствия сельского хозяйства (загрязнение поверхностных вод, обезлесивание, применение химикатов, эрозия почв, уничтожение зон обитания живых организмов, перевыпас скота и многие другие), так и рост объёмов мусора от упакованных продуктов. Учёные дали повод экологам, политикам и широким группам заинтересованных сторон  говорить о т.н. «корректирующем вмешательстве» (Rocha, 2007). Области социального инжиниринга будут охватывать вопросы расширения границ условной системы, производящей сельхозпродукцию. А это новые уровни и стандарты ответственности участников  ВСЕЙ цепочки ценности. Новые производственные регламенты и стандарты. Глобальному пересмотру предлагается подвергнуть нормы образа жизни и потребления, пищевые технологии и модели создания финансовых стимулов для сельского хозяйства.  «Корректирующее вмешательство» так же должно быть связано с ростом эффективности глобальной медицины (включающей в себя не только качество медицинской помощи, но существенную интенсификацию и расширение масштабов исследований) и отраслей, связанных с утилизацией отходов.

Как эту информацию можно «перевести на российский язык»? Не русский  – язык Достоевского и Толстого, а язык лозунгов об импортозамещении и росте производства в отраслях сельского хозяйства, за которыми наращивается импорт низкопробных сортов пресловутого пальмового масла?

Прежде всего, через развитие осознанности и понимание, что сельское хозяйство в России сегодня – это процесс в самом узком своем определении. Это тяжелый физический труд на земле. «За недорого» (иначе – в чём сакральный смысл «замещения»?). На импортной технике, с импортным зерном и с использованием импортных технологий (в том числе ИТ).  Кто бенефициары роста? Наверное, кроме всё тех же ненавистных западных поставщиков технологий и оборудования, это чиновники, которым нужны мифические победы, и это безработные «на земле». Может, ещё кто-то, но уж точно не те слои потребителей, кто однажды попробовал настоящий сыр и мясные деликатесы.

Думает ли агитатор о вопросах широких последствий, которые поднимают учёные из Университета Лидса и их коллеги из десятков других исследовательских центров? Чем на рост производительности в России готова ответить система здравоохранения? Экологи? Корпорация «Росмусор» едва ли сможет сделать что-то: пока она только учится перерабатывать. Ассиметричные решения – последствия сбоев в системном анализе (он ведь присутствует?) у тех, кто готовит симметричные ответы. Или последствия туннельного мышления? Иначе как описать все эти танцы с поиском прорывных направлений для инвестирования, характерных для индустриальных обществ в прошлом? Или мы имеем дело с феноменом архаизации – реиндустриализации в постиндустриальную эпоху?

Как бы то ни было, даже такое движение может генерировать новые возможности. Какие ключевые особенности можно выделить уже сегодня на основании сличения картины западного образца сельского хозяйства с его законченной, логически и экономически выверенной цепочкой ценности и его российским прорывным подобием? 1. Наиболее вероятным будет появление новых возможностей вокруг центров, концентрирующих ресурсы. Возможности будут из числа тех, которые выгоднее отдавать на аутсорс, нежели объединять в контролируемые союзы и корпорации. 2. Возможности будут возникать, исходя из растущей потребности в примитивном труде и технологиях. В части первого – это окно возможностей распределительного типа (перевозка) и элементарное производство и переработка до компромиссного уровня качества («находящегося в зоне толерантности потребителя» - как принято говорить в маркетинге). В части второго – возможности для дистрибуторов импортного технологического продукта и разработчиков отечественного. И здесь очень важно не загубить разработки административными ограничениями конкуренции.



 

И, наконец, закономерный и привычный вопрос «что дальше?». А дальше внезапно возникнут медицинские и экологические вопросы, которые легче было бы вплести в решение продовольственной проблемы на ранних этапах.